Самосуд в переулке

В издательстве «Ridero»  вышла в свет новая книга экспериментатора в области словотворчества и «зауми», продолжателя русского футуризма  Георгия Спешнева  - «Самосуд в переулке».

Это второй сборник из седьмого свода «Восвояси», своего рода завершающая симфония писателя,  где он как бы подводит итог и вершит суд, а на самом деле пытается объяснить своё творчество.

Е.Арензон, первым опубликовавший  некоторые фрагменты из огромного архива Георгия Спешнева, отмечал, что  "Принципиальный (хотя и вынужденный) изоляционист, Г.В.Спешнев уверен в своей абсолютной авторской самостоятельности. Даже в связи с Заумью он не вспоминает Хлебникова. Он вообще не называет никаких имен, ибо уверен, что сам все понял в искусстве слова и сам все для себя нужное изобрел".

Здесь, может быть, следует пояснить, что писательство Спешнева было тайным, ибо он абсолютно ясно осознавал невозможность публикации своих текстов в советское время. Дворянин по происхождению, потомок одного из петрашевцев, в 1923 году Георгий Спешнев был вынужден покинуть Москву, где родился, и отправиться вместе с семьей в Тобольск, в ссылку. Затем, прежде чем окончательно обосноваться на Урале - сначала в Челябинске, а затем в  Катав-Ивановске, работал в разных городах, в том числе и в г. Куйбышеве (Самаре).

Людей, которым Спешнев мог бы открыться, как писатель, в его окружении не было.

Знакомство со сводом рукописей Спешнева показывает, что его тексты были слишком радикальны не только для сороковых годов прошлого века. Он работал над  ними до конца жизни, то есть до 1987 года.

Уникальность «сводов»  Г.Спешнева - в работе  со словом в его движении, расщеплении во все стороны смысла, что позволяет обнаружить, по выражению  историка авангарда  Сергея Бирюкова, его «атомарное строение», причем, не плоскостное, а  кристаллическое  И эти комбинаторные структуры ,словно  генетические цепочки, присущие всему живому, пронизывают долгое пространство повествования.

 И далее, в своей вступительной статье к «Самосуду в переулке», С.Бирюков называет  этот механизм письма «порождающим»,  поскольку «автор пробивается к генетическому уровню литературы. Прежде всего русской литературы, поскольку для него литературное письмо — это явление языка».

Сам Г.Спешнев пишет об этом так: «Я делал срезы многослойного бытия, отпечатки движения, видимые отражения невидимого, слепки прошлого, колодки будущего. Живой чертёж. Или мысленный зародыш».

 

 

Из книги "Самосуд в пеерулке":

Времесто или кузница козней

 

I. Точность мечты

1.

Золочёный зачин

Зачем замученный мечтательно-точёным, чинно-вычурным, чер-

вивым вечером, — уставший от одышки пышных размышлений, —

зашёл я в переулок прошлого, вымощенный беспомощными мощами,

кишащий кающейся тишиной, спешащий опавшым, пешим шёпотом,

истощённый священным рыщущим, поношенным шуршанием?

2

 Пот опешил

Топочущая чаша выпита дождём. Клок переулка проклокотал колоко-

лами склоки ливней. Шёл шёлк — прошёл шлепками кашляя. Слепое

рухнуло запоем.

3.

Хор заплат

Охрипли звёзды. Лохматыми полётами запели облака. Лупоглазый.

Облазанный чёрными глазами. Чулок оскаленного закоулка залопо-

тал золотом заплаток покоя окон.

4.

Молитвы топота

Булыжник снежно нежен. Былое круглой боли клубится спешащим

освещением. Тени шага погашены. Смех лунных каблучков волочится

наляпав вопли инея. Сливки кивания постукиваний ватно ветхи.

5.

Угол гула

Робкий труп сияний хрупко спит. Газовые грёзы фонарей грызут

синие орехи ночи. Морщины освещения расписываются стучащими

зубами сбежавшей чащи лестниц. Темницы хохота распахнулись,

сверкнули лихо хилой усопшей, осипшей тенью. Голый гул обуглился.

6.

Окорок крика

Уснули спицы-птицы плеска. Зычной чернью кружева жевания

жестянного, окрысились ли крыльца? Льются ли окольцованные цели

улицы? 0скалилась ли скользко сырая русая русалка салок бликов?

Кроток ли кроткий рот? Но караул — украли переулок!

 

III. Карманы манят

1.

Карманы мрака

Переулки наши — лишь мурлыкающие, некормленные карманы

в дождливо-безнадёжных одеждах буйно-одиноких улиц. Беспутно,

тупо наступая, плетутся улицы суетливым, слюняво перелистанным

листопадом, сутулясь скользко, засунув в безумные карманы бурные

руки, ноющие красные. Бредут, как дебри бреда борового в ворова-

том преддверии бурой бури, сияющей ушастым шумом. Пасмурно

отхаркивают, спесиво сплёвывают хриплоокую толпу в порывистые

стороны мокрого молчания.

 

2.

Кармашек шествия

А мой переулок каркающий и шаркающий воронённым шёпотом, —

это кармашек потаённый для длящихся часов, остановивших синий

перестук тенисто-серебристого сердцебиения. Хромой и хмурый, вре

ени хранитель. Телохранитель тщедушия души.

 

3.

Раскопки покоя

Стар переулок, как стара толпа. Тол

па времён, толпа домов, дымов

бесследных. Дома ли в переулке сохранились или следы домов?

След — вечный покой движения. Но вечность — это вечное начало.

И следы — предначертания, чертежи тревожно умчавшейся мечты,

сачок и бабочка, мечты и мачта парусов грудастых, душами надув-

шихся. Следы избы — это чертёж дворца. Следы тёмнооких стоп

дикой одинокой толпы ушедших — чертежи-наброски идущих нам

навстречу стройными грядущими рядами просветленних лиц. Впро-

чем, следы-то — тени света незамеченнога нами.

4.

Молочная ночь

Будни — это незамеченное Воскресение. Во мгле могил тлеют неуга-

симые воспоминания. Останки — будущее. Ожидание — возрожде-

ние. Всю жизнь, нет-нет, я возвращался в этот хриплый теплый, будто

хлопотливо в платок пуховый, закутанный закуток всех истоков,

всех событий забытья. И шёл я будто мимо забытых будок — побудок

бытия, мимо неразбуженного будущего. И бесчисленны были и следы

мысли, следы мысленные под ногами и на стенах. Но таинственно

нутро домов. И я тайну их до сих пор лелеял как надежду. 3агляды -

вал лишь в окна, как в чужие души. Потёмки томные сонного молока.

Оклики лакомые окаменелого сияния.

 читать далее  https://speshnev.wordpress.com/

 

Комментировать